К примеру, в статье «О Первом съезде писателей» (1984) писатель, активно участвовавший во всех, происходивших с его народом и инициированных партией преобразованиях, в качестве делегата съезда поэтапно описывает обращение политики государства к фольклорным дарам народа (упоминая при этом таких участников событий, хорошо известных обществу, как
А.Толстой, Ф.Гладков, В.Иванов, А.Жданов, М.Горький и др.). Таким образом, после приведения мнения всех тех, чье слово может оказаться весомым аргументом, писатель выходит к живописанию дальнейшей, имевшей место в адыгском обществе, активности по сбору и систематизации фольклорного материала, к научным экспедициям, участником которых он был. Развитие данного процесса он продолжает в статье «У истоков нашего печатного слова» (1963), приоткрывая нам, знающим об этих модификациях лишь из учебников, завесу над внедрением знаний в советские массы, иллюстрируя сказанное фактами собственной биографии. Он, мальчишка и юноша, идущий по этому просвещенческому пути, радующийся учебе, обожающий школу, но не избегающий и ошибок, слабостей и недостатков, – всего того, что максимально оживляет Тембота. Все это, заставляя позабыть такой знакомый по улице, но холодный памятник, делает человека, задумчиво и молча сидящего на краю стула, активным и инициативным. Этот оживший человек помогает нам сориентироваться в ценностях и идеалах, становится мудрецом, интеллектуальным силачом и несгибаемым монстром, слово коего указывает нам путь меж столетий.
Однако помимо перемещения на борту межвекового челна воплощается в прозе Т.М.Керашева и другая функция историзма – мощный объектив, гарантирующий достоверность, т.е. соответствие материала реальной действительности, окружавшей автора и его современников. Очерчиваемое писателем художественное полотно неизменно располагается в непосредственной зависимости от исторического периода, в границах которого реализуются события. Всякое сюжетное явление в авторских строках сопоставимо с фактами, представленными в исторической судьбе народа. За основу сюжетов первых северокавказских повестей принимались весьма злободневные и социально-значимые темы, достоверные факты. Но неумение произвести анализ этих фактов, отсутствие верности обобщения, неспособность ввести в движение события характер, личность так, чтобы произведение художественно и правдиво изображало жизнь, – все это лишало первые национальные повести реалистической полноты. Однако уже в 40 – 50-х гг. ХХ в. появляются историко-сказочный роман Тембота Керашева, освещающий основы национального бытия адыгов, «Одинокий всадник» и ряд его новелл («Дочь шапсугов», «Месть табунщика», «Абрек», «Послед¬ний выстрел» и т.д.). Стержневая дума этих произведений связана с формированием общенациональной адыгской идеи, которая заключалась, по позыву главных героев (Гулез, Анчока, Хатхе Мхамета и др.), в необходимости объединения двенадцати адыгских племен в единое государст¬во, способное защищать свой народ. При этом в ходе развития сюжетов автор, подробно излагая судьбы и бытовые проблемы конкретных людей, проводит более глобальную и масштабную мысль – беспокойство об участи постоянно воюющего и постепенно исчезающего адыгского народа. В течение всей своей истории как античной, так и более поздней, черкесский (адыгский) народ располагался в фокусе пересечения не только крупных торговых путей, но и политических пристрастий большинства немалых государств старины, что заставляло его проводить продолжительную и непреклонную войну за собственное суверенное присутствие. В данных сложнейших условиях надо было не только выжить, но как можно быстрее и конструктивнее сформировать цельную державу, имеющую возможность противостоять неприятелям. Данной цели способствует постоянно присутствующее в произведениях Т.М.Керашева восхищение характерным для адыгов умением вести походную жизнь, благополучно сочетающееся в его описаниях с их трудолюбием, – мотивы, эмоционально излагаемые не только в художественных, но и в публицистических текстах (к примеру, статьи «Искусство адыге», 1932 и «Слово об адыгах (черкесах)», 1982). Описывая исторические обстоятельства, вынуждавшие его предков брать в руки саблю, Т.М.Керашев подробно и скрупулезно излагает детали их оружия, доспехов и седла, чувственно любуясь ими и приводя себе в доказательство слова «великого Пушкина». Описав военные красоты, автор переходит к главной, по его мнению, для адыга мечте – «мирной жизни в труде и искусстве», позволяя себе здесь излить целую батарею комплиментов поэта, влюбленного в свой объект. Адресатом в этой публицистике, объектом воспевания писателя оказывается продукт, сотворенный рукой трудолюбивого адыга: и золотое шитье, и женский наряд, и черкесские сады, и хлеба, и кони, и овцы, и, в целом, «интеллигентик», «черкесенок» (термины Т.М.Керашева).
Одновременно часто просматривается в той литературе тональность ненависти представителя бедного низшего класса к богатому или к руководящему им представителю класса высшего – частое явление для исторической прозы как прошлого, так и нынешнего веков. Идея «классовой борьбы» не однажды разделяла общество на враждующие груп¬пы, и места гуманизму, общечеловеческим принципам братства и сотруд¬ничества не оставалось на полке истории. История сама обращалась в бомбу, взрывающую понятие объективности и научности, и в таких обстоятельствах появлялся основанный на классовой борьбе историко-революционный сюжет как в больших, так и в северокавказских литературах. Постоянно сопровождает эта тональность как художественную, так и публицистическую прозу Т.М.Керашева. Буквально воспевая устный народный сказ адыгов, писатель не забывает упомянуть именно социальную функцию этого словесного пласта, который он обозначает как «наиболее острое средство классово-идеологического воздействия на массы» [1, с. 364]. Причем в выводимых автором социальных неурядицах революционной поры современный нам читатель с легкостью распознает проблемы собственного социума 2000-х. Так, в статье «О сказаниях и сказах народа адыге» (1937) Т.М.Керашев вновь художественно преподносит вечную во все времена власть денег, – столь родную нам коррупцию. Повествуя о творивших в аулах тех лет сказителях он не забывает упомянуть о том, что слагатели песен часто злоупотребляли своими возможностями, включая в свои строки злато- и благорасположенных к ним дворян и, соответственно, забывая истинных героев. Знакомо, не так ли? Однако, не давая нам, ищущим правды в своих предках читателям отчаяться, он тут же приводит глобально противоположный пример о храбром, идущем против односельчан шапсуге, вещающем: «Можно ли купить славу, если я ее не заслужил, и можно ли лишать меня ее, если я ее заслужил?» [1, с. 365]. Вооружимся девизом смельчака?
Анализируя собранный им материал в статье («О сказаниях и сказах народа адыге»), предваряющей сборник адыгских народных сказок, Т.М.Керашев подробно систематизирует и поэтапно описывает весь творческий процесс работы над сборником научного коллектива. Этим он не может не заинтересовать нас, читателей, еще в детские годы упивавшихся, жадно перечитывавших любимую (бежевого цвета, но уже затертую до серости) книжицу сказок. Как это было приятно: отключиться от всего происходящего (пугающего и неожиданного) и погрузиться в любимую книжицу, где добро всегда побеждает, а зло всегда наказано. Ты сопровождаешь любимых персонажей, пугаешься вместе с ними, ненавидишь и презираешь некоторых других, но ты неизменно знаешь: этот всадник обязательно победит, эта красавица обязательно выйдет замуж за любимого, а этот мудрый старичок обязательно изречет истину.
Поставленные в своих художественных романах и новеллах проблемы добра и зла автор связывает с внутренним миром героев – Суанды, Ерстэма, Батыма, Таура Темгана, князя Альджеруко («Одинокий всадник»), Гучипса («Абадзехский охотник»), Лимы («Слово девушки»), Куко, Камболета, Бабуф («Куко»), каждый из которых отличается национальными особенностями характера и национальным самосознанием. Специфика национального характера в произведениях Т.М.Керашева имеет прочные корни, глубокие связи с историей адыгского народа, который превыше всего ставил мужество, долг и честь. Эти черты характера стояли у адыгов всегда на первом месте. И Т.М.Керашев уделяет мужеству как категории нравственной, моральной, самое большое внимание. Оно как добро, у него высокая нравственность. У мужества, как и у добра, много граней – это и защита отечества, слабых, беззащитных, и почтительное отношение к женщине и старикам, и спокойная выдержка, и умение сдержать слово. И, конечно, любовь к независимости и национальное достоинство. В понятие мужества, по мысли одного из героев писателя, входят все добрые человеческие дела, одним словом, добро. И все перечисленное таким мощным и ослепительным потоком выливается на тебя, городского подростка начала 80-х гг., где-то вдалеке слышавшего из разговоров старших о своем адыгском происхождении. От воспитывающего тебя дедушки чаще и интенсивней слышишь интересные рассказы, но о боях в ВОВ, о советской власти, о Сталине и о великом советском строе, – тоже патриотизм, тоже Родина, но где искомая «адыгскость»? И, наконец, находишь: вот она, милая черкесская девушка, вот он, отважный черкесский всадник, вот их душевные порывы, вот общеадыгские этнические красоты. И вот восполняется твоя, почти физически ощущаемая национальная жажда. С жадностью глотая все то, что происходит с Суандой и Еристемом, твое подсознание впитывает их каждой клеточкой, удовлетворенной этой порцией адыгагъэ, и потому счастливой, еще не однажды возвращающей тебя к любимому тексту. Героиня оказывается в функции такого нужного тебе в пятнадцать лет человеческого идеала, а герой – в роли образа, необходимого тебе по жизни спутника (вопрос об эффективности реализации этих соответствий оставим все-таки своим оппонентам).
Поставленные в своих художественных романах и новеллах проблемы добра и зла автор связывает с внутренним миром героев – Суанды, Ерстэма, Батыма, Таура Темгана, князя Альджеруко («Одинокий всадник»), Гучипса («Абадзехский охотник»), Лимы («Слово девушки»), Куко, Камболета, Бабуф («Куко»), каждый из которых отличается национальными особенностями характера и национальным самосознанием. Специфика национального характера в произведениях Т.М.Керашева имеет прочные корни, глубокие связи с историей адыгского народа, который превыше всего ставил мужество, долг и честь. Эти черты характера стояли у адыгов всегда на первом месте. И Т.М.Керашев уделяет мужеству как категории нравственной, моральной, самое большое внимание. Оно как добро, у него высокая нравственность. У мужества, как и у добра, много граней – это и защита отечества, слабых, беззащитных, и почтительное отношение к женщине и старикам, и спокойная выдержка, и умение сдержать слово. И, конечно, любовь к независимости и национальное достоинство. В понятие мужества, по мысли одного из героев писателя, входят все добрые человеческие дела, одним словом, добро. И все перечисленное таким мощным и ослепительным потоком выливается на тебя, городского подростка начала 80-х гг., где-то вдалеке слышавшего из разговоров старших о своем адыгском происхождении. От воспитывающего тебя дедушки чаще и интенсивней слышишь интересные рассказы, но о боях в ВОВ, о советской власти, о Сталине и о великом советском строе, – тоже патриотизм, тоже Родина, но где искомая «адыгскость»? И, наконец, находишь: вот она, милая черкесская девушка, вот он, отважный черкесский всадник, вот их душевные порывы, вот общеадыгские этнические красоты. И вот восполняется твоя, почти физически ощущаемая национальная жажда. С жадностью глотая все то, что происходит с Суандой и Еристемом, твое подсознание впитывает их каждой клеточкой, удовлетворенной этой порцией адыгагъэ, и потому счастливой, еще не однажды возвращающей тебя к любимому тексту. Героиня оказывается в функции такого нужного тебе в пятнадцать лет человеческого идеала, а герой – в роли образа, необходимого тебе по жизни спутника (вопрос об эффективности реализации этих соответствий оставим все-таки своим оппонентам).
И тот же исторически обусловленный национальный характер в полной мере присутствует не только в творческих фантазиях, но и в публицистике писателя. К примеру, одна из его публицистических зарисовок 30-х гг. ХХ в. «Встреча» (1935) центральным персонажем имеет черкеса, входящего в поезд на станции Армавир, «в старой солдатской шинели и низко нахлобученной папахе» [1, с. 341]. Уже в зачине торопящийся к контакту с земляками, он, тем не менее, оказывается в поле изобличающего взгляда одного из них. Осуждающе взирающий на него старик активно высказывает свои обвинения в его адрес, видя в его лице чиновника, обидевшего его когда-то во время уплаты налога. Высказывая все, что он думает по этому поводу, старик приходит к угрозе обратиться к справедливому тов. Хакурате, способному рассудить и защитить. Искренне желающий наладить контакт с обиженным, незнакомец в папахе старается задобрить его, шутит, но неудачно. Старик и все попутчики остаются на него в обиде. Но в ходе дальнейшего развития сюжета Т.М.Керашев удачно живописует этот жизненный узел. Находящийся на одной из станций незнакомец, к которому живущие здесь обращаются «Хакурате», оказывается на аульском хасэ и, уже стоя во главе толпы, замечает желающего скрыться оттуда старика. Почином здесь является благополучное развитие событий, когда революционный вождь помогает старику разобраться с его давним конфликтом и становится для него живым идеалом.
Ну, а когда дело приближается к завершению и в нашем тексте, имея на руках яркую фразу по этому поводу, изреченную местным поэтом Русланом Махошем, не позволим себе пренебречь таким богатством: «Прочитав очередную книгу Т.М.Керашева или перечитав уже известную, полюбившуюся, чувствуешь каждый раз, как вливаются в тебя новые свежие силы, как впитываешь в себя поток бодрости и жизнелюбия.
Не в этом ли должно заключаться самое благородное назначение писателя: живым, эмоциональным, проникающим в душу и охватывающим голову емким словом сделать нормы нравственности, установившиеся веками, нашей потребной сущностью сегодня, осознанной необходимостью, особенно для современной молодежи, подвергаемой, к сожалению, растлевающему влиянию телеэкрана, изменившихся акцентов на ценности в современном нашем обществе» [2, с. 4]. Т.М.Керашев – адыгский интеллектуальный богатырь, мудрое, талантливое слово которого и сегодня указывает нам дорогу из прошлого в будущее.
Не в этом ли должно заключаться самое благородное назначение писателя: живым, эмоциональным, проникающим в душу и охватывающим голову емким словом сделать нормы нравственности, установившиеся веками, нашей потребной сущностью сегодня, осознанной необходимостью, особенно для современной молодежи, подвергаемой, к сожалению, растлевающему влиянию телеэкрана, изменившихся акцентов на ценности в современном нашем обществе» [2, с. 4]. Т.М.Керашев – адыгский интеллектуальный богатырь, мудрое, талантливое слово которого и сегодня указывает нам дорогу из прошлого в будущее.
1. Керашев, Т.М. Избранные произведения в 2-х тт. [Текст] / Т.М.Керашев. – Т. 2. – Майкоп, 2002.
2. Махош, Р. Чародей слова [Текст] / Руслан Махош // СА. – 2008. – 16 авг.
Опубл.: Хуако, Ф.Н. Истоки появления адыгского художественного историзма и публицистики // Историко-функциональное изучение литературы и публицистики: истоки, современность, перспективы: Сб. мат-лов Международной научно-практической конференции [Текст] / Ред.-сост. проф. Л.П.Егорова, проф. А.А.Фокин, проф. О.И.Лепилкина; под общ. ред. проф. А.А.Фокина. – Ставрополь: изд-во Ставропольского государственного университета, 2012. – 440 с. – С. 333-336.