В статье рассматривается роман «Изгнанники Кавказа» (1995, Париж) пишущего в Сирии адыга А.Нажжара, рисующего картину времен Кавказской войны. Статья анализирует современное художественное произведение адыга, выросшего за пределами собственной исторической родины, но остающегося убежденным потомком и ярым приверженцем своих предков, выселенных в чужие земли и приобретших выделяемые автором статьи характерологические особенности.
The article examines the novel «Exiles of Caucasus» (1995, Paris), writing in Syria adyge A.Nazhzhar, drawing a picture of the Caucasian War. The article analyzes contemporary artwork adyge who grew up outside their historical homeland, but remains convinced descendant and an ardent supporter of his ancestors who were evicted in foreign lands and acquired secreted by the author characterological features.
Сирийский адыг, черкес, Нажжар, Куек, Кавказ, роман
Родившийся и выросший в Сирии потомок адыгских изгнанников Александр Нажжар сумел сберечь и пронести сквозь века свою генетическую отнесенность. Оказавшаяся в изгнании на чужих народу землях этническая память черкесов ничуть не трансформировалась, не была урезана либо сокращена. И это отчетливо прослеживается на материале всего романа автора «Изгнанники Кавказа» (1995), вышедшем в Париже. В унисон происходящим в сегодняшнем мире событиям, особенно интенсивным именно в Сирии, становится весьма актуальным обращение к данной, военной, активной тогда и активной сейчас теме. И потому тот или иной читатель, увидев сирийского выходца, протянет руку к произведению, освещающему именно военные перепалки, рисующему именно военные портреты, – все это, пытаясь представить на такой благодатной почве непосредственно боевые поля и боевые нравы сегодняшней горячей точки, держащей в напряжении весь мир.
Действительно, что может быть сегодня более актуальным, чем ключевые слова «Сирия», «война», «бой», «боец». Но, зная об адыгском происхождении А.Нажжара, предусмотрительный читатель будет подсознательно ждать от него и какой-либо смысловой ветви, принадлежащей ключевому слову «черкес». Так и есть. Уже первые строки («Вначале был Кавказ»), наполняющие начальный абзац, воспевают Родину писателя. То, как он называет его «мостом меж двух миров», продолжается далее, но немного конкретизируется и все-таки сосредоточено уже, – вот и Кубань питает собою множество речушек, вот и ледниковый Эльбрус вознесся своей мощью на заднем плане. Конечно, это же уже адыгские территории, так называемое «царство черкесов». И именно здесь продолжит развиваться вся фабула романиста, сопровождающего собственный народ в его метаниях и страданиях, жертвах и потерях, но не забывающего и об этнических нравах, достоинствах и недостатках, то есть подробно очерчивающего характерологический аспект этноса.
Но война не сдает в фабуле своих позиций. Именно она руководит племенами, пришедшими уже в первой главе (Книга первая) на процедуру примирения. Этот ритуал, помогающий воевавшим родам примириться, описан автором весьма выразительно и многозначно. Возможно, он способен несколько шокировать строгого традиционалиста, не способного сходу понять, зачем женщина обнажает грудь перед строем солдат. Однако, когда выясняется, в каком почитании и обожествлении кающийся воин прикасается губами к этому источнику жизни, любой, даже самый строгий читатель простит адыгам такой ритуал, понимая, насколько боготворима у них женщина, фактически выступающая здесь в роли иконы Божьей матери у славян.
Приближающиеся здесь друг к другу воины начинают ощущать себя единым кланом, а смотрящие на своих бывших неприятелей солдаты приобретают так братьев, – верных и вечных. «Бессмертен род людской, бессмертен нарт, поднимающийся и возрождающийся как птица феникс после любого испытания, вплоть до смерти. Да, смерть всемогуща, испить вино мертвых придется каждому, даже самому Великому Богу, но жизнь, состоящая из Звука и Света, сильнее» [1, с. 209]. Именно к подобной установке и призывает выступающий здесь же предводитель адыгского воинства, шейх Мансур требует извлечь уроки из прошлого, не направлять оружие на своего брата и разрешает проливать священную кровь черкеса только в общенародном порыве, – во благо Родины.
Причем война остается судьбоносной и в следующей главе. Здесь автор позволяет себе небольшой скачок в историю от своего изложения. Уходя в 80-е гг. XVIII в. он обращается к эпизоду рождения своего героя. Зашедший в адыгский дом чеченский вождь шейх Мансур Ушурма, услышавший радостный выстрел и пожелавший поздравить семейство с прибавлением, слывший среди адыгов отважным «Черным Соколом», своим визитом очень обрадовал и без того счастливого отца. Следуя адыгскому обычаю хозяин называет сына в честь славного гостя, первым зашедшего в обогатившийся только что дом. И хотя акушерка здесь не слишком знакома с чеченским вождем, однако черкесские мужчины искренне уважают и почитают его. Именно на базе подобной ценностной установки и складывается, и реализуется, и продвигается в дальнейшем судьба центрального персонажа. Война, сопровождаемая отвагой и честью подлинного воина. Та же линия высвечивается неизменно, и в воспоминаниях других героев. К примеру, столь же ощутимо война определяет судьбу приводящего свои дневники Омара: вот он, воин, навещает свою беременную жену, строго попрекающую его за отсутствие, оправдывается перед ней. Он считает себя обязанным защищать Родину, чтобы ожидающий появления на свет их потомок мог жить в мире и согласии. Однако успевшая намучиться и соскучиться жена вполне резонно парирует тем, что ребенок не сможет чувствовать себя достойно при мертвом или искалеченном отце.
И именно поэтому такой кровавой предстает сцена одного из сражений. Здесь атаку русского генерала отбивают совместно чеченские и адыгские воины. Наравне с мужчинами яростно сражаются и их жены, и их сестры, отчаявшиеся и уставшие от агрессии захватчиков. Стремящиеся (не всегда осознанно, порой подсознательно) высказать неприятелю все свою давнюю, скопившуюся ярость женщины гибнут на глазах мужей, но успевают воспроизвести возглас о свободе и взмахнуть шашкой в сторону реального врага. То есть сделать то, ради чего они сочли себя обязанными прийти в бой. К примеру, брат Мансура Калимат успевает увидеть, насколько отважно его жена сражается с врагом, однако видит он и то, как в ее грудь вонзается вражеская пуля, как она, пораженная, падает, как лежит в луже крови, умирая. Подобной мотивацией рассказчик в некоторой степени оправдывает неистовство воющих черкесов, – ярость умножает мощь Мансура, видящего слезы овдовевшего только что брата.
Столь же яростны и так же понимаемы читателем эпизоды многих других подобных сцен в романе. Так, в воспоминаниях Омара так же подробно и экспрессивно описана сцена того, как командный пункт лейтенанта Колле, сопровождаемый черкесами, отбивается от вражеской атаки. Причем явно очевидно, что говорящий симпатизирует славному Колле, находящемуся в Сирии, порой воспроизводит обсуждаемые им с другими военными участниками стратегические планы и даже время от времени воспроизводит его мысли, комментарии и реакции. Даже лишенные в описываемой сцене вражеской атаки оружия и внезапно разбуженные воины защищаются практически врукопашную. И, как понятно объясняет писатель устами Омара, «никогда, наверное, я не видел смерть столь близко» [2, с. 186].
Омар отчаянно и с очевидно подчеркиваемой повествователем грустью (как сказали бы сегодня «безнадегой») следит за собственными земляками, пожизненно и всеми семьями втянутыми в такую несправедливую войну. Аналогичная предыдущему эпизоду мотивация позволяет воинам добиться успеха в бою и чудом отбить целый ряд жестоких атак. Как ярко и убедительно описывает в романе А.Нажжара произошедший бой и его черкесов-участников зарубежный репортер, «Колле командует черкесскими эскадронами, самими лучшими, вероятно, что Франция имеет на сирийской земле» [2, с. 197].
В числе черкесских боевых и личностных достоинств репортер перечисляет их оптимальную адаптированность к местности, а также присущее им полное пренебрежение к возможной гибели и любовь к боевой самореализации. Здесь сражающиеся отчаянно и полностью забывающие о собственной безопасности воины в полной мере напоминают любому адыгу отважных нартов древнего эпоса. Родившийся в эпосе нарт представлен как пылающий младенец, искрящийся огнем и извергающий пары: он опускается богоподобным кузнецом для закаливания в воду и превращается, тем самым, в булат. Причем и растет эпический герой в подобных обстоятельствах: является ребенком, сидящим у огня и развлекающегося углем, – бросает себе в рот пылающие угли и выплевывает погасшие. Более того, растущие с ним ровесники, предпочитают опасаться такого чудо-мальчика. Они боялись рассердить его, поскольку в гневе он моментально начинал извергать искры, обжигающие и пламенные, настоящие и опасные.
Подобные персонажи присущи и классическим адыгским авторам. К примеру, писатель конца прошлого – начала нового веков Нальбий Куек, очерчивая и изображая одного из своих центральных персонажей (нарта Кунтабеша в его романе «Вино мертвых», 2002), бесспорно воплощающего подлинного черкеса прошлого, подчеркивает: «Одним круговым движением меча он вырубил в стене проем, равный своему огромному телу, потому что его не учили открывать двери» [1, с. 8]. Как объясняет подобную авторскую активность и персонажную бесшабашность один из профессоров Ф.Хуако, «Уж это ли не прямое указание на повторяющуюся из столетия в столетие историческую ошибку адыгского народа – не искать обходных путей, а идти напролом, ошибку, стоившую ему, как показала вековая история, тысяч и миллионов человеческих потерь» [3, с. 211]. Посредством подобных приемов отдельные думы писателя, производимые его персонажами, наделены драматичностью для социума и хроникальной аналитикой для истории. Либо аналогичным по его философской интенсивности можно считать непосредственный упрек, кидаемый одним из нартов – героев Н.Куека – другому, являющийся фактическим описанием сегодняшнего адыга: «Ты скачешь задом наперед, славный витязь. Ты хочешь выскочить из сегодняшнего дня обратно во вчерашний день» [1, с. 10]. Вполне идентично философскими можно считать рассуждения рассказчика у А.Нажжара. Омар в своем дневнике вспоминает, как, он, приблизившись к изголовью умирающего отца и увидев то, насколько тот постарел, почувствовал себя абсолютно бессильным.
И хотя на полях сражений ему, как воину, приходилось спасать не один десяток земляков, в данном случае он бы абсолютно безоружен. Остается юноше только рассуждать философски о том, что старец «похож на свечу, которая истощается», и «В его возрасте время не летит незаметно» [2, с. 191]. И тогда уже вполне объяснимо уже на следующей странице обращение сына к ушедшему безвременно отцу. Заверяющий старца юноша в своем почитании уверен в последующем постоянном присутствии его в своей душе и в том, что добро не способно умереть, а сердце останется наводненным полувековым пристрастием. Рассказчик убежден и не позволяет в своей уверенности усомниться читателю, пусть сначала колеблющемуся, но остающемуся в итоге тоже убежденным: «Смерть властна лишь над видимым. Ей не победить мою веру и мою любовь!» [2, с. 192]. Причем здесь же ведущий изложение говорящий в своей философии отдает должное этническим нормам. Подчеркивая, что тело его отца, прожившего жизнь (славную и во благо нации) будет захоронено без гроба, он знает, почему так принято у адыгов: якобы ничто не может отрывать тело от недр, к которым живший принадлежал и в кои он обязан обязательно вернуться.
И потому тот же Омар, уже сам будучи в роли отца, безнадежно, но философски отвечает встречающей его на пороге с войны дочке на вопрос об окончании войны и победителе то, что подобное столкновение не способно иметь окончания, в такой войне не может быть победителя. Такой вывод вполне психологически обусловлен и грамотно выведен автором, поскольку в паре предыдущих абзацев он повествует о том, как Омар прибыл в родные места. Прошедшие сквозь боевые события, оказавшиеся в руинах поселения детализировано описывает все последствия, как то: выступающие уже не жильем, а сором развалины; железным ломом боевые орудия, гильзы и каски. Именно в подобном, калечащем, созерцании черкесом родных мест читатель увидит оправдание входящего в родной дом воина, убеждающего дочку в безнадежности происходящего. И это можно расценивать как прямое указание писателя современной геополитической обстановке в мире.
Список использованной литературы:
1. Куек Н. Вино мертвых: Роман в новеллах. – Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 2002. – 296 с. 2. Нажжар А. Изгнанники Кавказа. – Нальчик: Полиграфсервис и Т, 2002. – 280 с.
3. Хуако Ф.Н. Двадцатый век: эпоха и ее художественное отражение в северокавказской лирической повести. – Майкоп: изд-во МГТИ, 2005. – 270 с.
Опубл.: Хуако, Ф.Н. АКТУАЛЬНЫЙ СЕГОДНЯ ... // («ДЕШЕРИЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ-2016»): Материалы Международной научной конференции. – Грозный: Чеченский
государственный университет, 2016.– 168 с. – С. 65-69.